Такую личность, как Майкл Бэлфур, нарочно не придумаешь. Он был оригиналом, живым воплощением хрестоматийного образа слегка эксцентричного англичанина, хотя в его жилах текла и славная шотландская кровь с парой капель виски в придачу.

Таким он нам и запомнится — высоким, интеллигентным джентльменом с очередной забавной историей наготове. Майкл жил в гармонии с самим собой и с окружающим миром. Он был одинаково счастлив в шумной хмельной компании и наедине со своими мыслями, газетой, чашкой кофе или бокалом-другим белого вина. Завтракал он всегда в одиночестве, с неизменной Financial Times в руке — в этот момент мир для него переставал существовать. Однако в любое другое время он был всецело в вашем распоряжении.

Вглядываясь в монитор своего компьютера, я будто вижу его сидящим у стола в ожидании очередной встречи или пресс-конференции на BaselWorld или женевской SIHH. Казалось, он мог бы часами так сидеть без малейших признаков неловкости, скуки или нетерпения. На нем его обычные красные или разноцветные шерстяные носки и знаменитые шнурки, составляющие любопытный контраст с его туфлями. Из верхнего кармана пиджака, как всегда, меланхолично свисает пестрый платок, а рыжие “курортные”, как я их называю, штаны завершают ансамбль. А вон и пустой графинчик.

За долгие годы нашего знакомства я ни разу не слышал, чтобы Майкл в раздражении повысил голос. Ему достаточно было слегка коснуться руки собеседника, чтобы выразить свое несогласие. Однажды в Базеле он столкнулся с трамваем. Позже в тот же вечер я увидел его за столом за бокалом любимого пива. Он был весь в синяках и гипсе и явно чувствовал себя неважно. На вопрос, что же все-таки произошло, он лишь пожал плечами и нехотя признался, что не услышал едущего трамвая. “А ведь я даже не был выпивши”, — добавил он с совершенно несчастным видом.

Он никогда не опускался до открытого осуждения, предпочитая держать свои критические замечания при себе. Несколько лет назад я был приглашен на их с Элизабет свадьбу. Прием проходил в шикарном лондонском отеле Dorchester. Поздравить “молодоженов” собрались сотни разодетых гостей — дамы были в длинных вечерних платьях, кавалеры в ослепительно элегантных смокингах с бабочкой. Под пронзительные звуки волынок, оглашавших зал, к нам подошла дочь Майкла Каландра. На ней была пара меховых “луноходов”, давших бы сто очков вперед любому йети. В Гималаях она сошла бы за свою, но только не здесь, на свадебном приеме в одном из самых престижных отелей Лондона в разгар лета. Майкл, по-видимому, заметивший написанное у меня на лице недоумение, просто пробормотал: “Обещали перемену погоды”. В этом был он весь. Разумеется, за последние пять лет он ни словом не обмолвился о своей, как оказалось, смертельной болезни. И потому так сложно теперь смириться с его неожиданной кончиной.

Я так и не успел попрощаться с ним, но думаю, именно так он бы и хотел уйти. Без лишних эмоций, дрожащих губ и слез. Часовому миру будет не хватать его английского аристократизма, мягких манер, неизменной эксцентричности. Мне же будет не хватать моего друга.

Источник: журнал Europa Star декабрь-январь 2011-2012